1. Рассказ артиллериста
Хоть немножко и совестно мне, ребята, рассказывать, а расскажу все-таки, при каких невеселых для меня обстоятельствах я с товарищем Кировым познакомился.
А познакомились мы с ним так.
Ну, правда, мне и раньше приходилось его встречать, когда я в Астрахань с фронта приезжал. Но только тогда большей частью мы с ним на далеком расстоянии виделись. Он на трибуне выступал, а я где-нибудь на подоконнике или на какой-нибудь бочке селедочной сидел. И, конечно, разговаривать с глазу на глаз не приходилось. Но видел его хорошо.
И вот, когда я на него издали – на митингах да на собраниях – глядел, всегда мне казалось что он какой-то – будто из цельного камня вырубленный. Каким-то он мне всегда казался, вы знаете, суровым. Бывало о врагах революции заговорит – честное слово – страшно делается… Другой раз кулаком по столу ударит – в окнах стекла звенят. А слово скажет – так будто снаряд разорвался.
Ну, а потом привелось познакомиться поближе.
Это уж в ноябре месяце было. В девятнадцатом году. К этому времени мы оттеснили белых от Астрахани и гнали их, голубчиков, без передышки в Каспийское море. Казалось, еще день-два – и Волга от истоков до устья будет нашей, советской.
Но у самого моря, возле маленького калмыцкого селения Аля, бандиты очухались, перегруппировались и перешли в контратаку. И тут, возле этого Аля, завязался жестокий бой. Бойцы наши голодные были, разутые, многие не спали по пять, по шесть суток, – еле-еле держались. Одним словом, обстановка была трудная.
И вдруг – в самую горячую минуту – по фронту среди красноармейцев слух прошел:
– Киров приехал!
Его еще никто и не видел, не успел он из машины вылезти, а уж по фронту – будто свежий ветер подул.
Один человек прибыл, а будто целая дивизия на помощь пришла.
Весь день и всю ночь пробыл Сергей Миронович на передовых линиях.
Где туго дело идет, где бойцы поустали, поприуныли – там Киров со своей веселой улыбкой.
Где пули свистят, где снаряды рвутся – он тут как тут.
Перед обедом он к нам на батарею пришел. Мороз трещит, а он будто из бани – красный весь, пальто расстегнул.
– А ну, братцы, крой, крой, – говорит.
А сам на бугорок поднялся и в бинокль неприятеля разглядывает.
Я ему, помню, говорю:
– Вы бы, Сергей Миронович, побереглись маленечко. Пуля-то ведь – она, как говорится, – дура…
Он оглянулся, засмеялся и говорит:
– Э, брат. Мало ли что!.. Пуля-то, она, конечно, дура, а зато ведь – и жизнь, говорят, копейка. Правильно, а?
Я как-то растерялся, не нашел, что сказать, и говорю:
– Вам, – говорю, – товарищ Киров, видней.
Он опять засмеялся – и все-таки отошел в сторону. И оттуда еще раз на меня посмотрел и левым глазом мне подмигнул: дескать, погоди, брат, поговорим еще.
Уже к вечеру, часам к шести, наша армия по всему фронту перешла в наступление.
А наутро меня вызывает командир части и говорит:
– Тебе ответственное поручение. Спешно доставишь в Астрахань товарища Кирова.
Я обрадовался, говорю:
– Есть, товарищ командир.
А он говорит:
– Только при этом – маленькое «но». Ехать автомобилем сейчас опасно. Тут по дорогам банды гуляют. Так что самое лучшее – переправь его туда водным путем.
Я говорю:
– Как водным?
– Ну по Волге. На катере или на пароходе.
– Где ж, – я говорю, – его возьмешь, пароход-то?
– А тут, – говорит, – кстати у пристани какой-то болтается.
А я, надо вам сказать, в то время с пароходами дела не имел. Я даже на лодке в то время и то не очень-то умел ездить. Я сам из Тамбовской области, а там у нас морей и океанов не водится.
Так что я немножко затылок почесал.
Но все-таки пошел на пристань.
Вижу, действительно, стоит у причала какой-то маленький пароходик, под названием «Киргиз». Из трубы дым идет, на палубе матросы чего-то ковыряются.
Спрашиваю:
– Чей пароход?
– Наш, – говорят.
– Как это ваш?
– Ну, советский, значит.
– Кто командир?
– Вот, – говорят, – командир. Капитан товарищ Дулин.
Я посмотрел, вижу – пожилой человек. Борода козлиная. Брови мохнатые, под бровями глаз не видать.
Не знаю – не понравился мне чего-то этот дядя. Борода его, что ли, не понравилась.
– Вы, – говорю, – командир?
– Я командир.
– Корабль ваш в целости?
– Так точно, в полном порядке.
– Вам задание: доставите в Астрахань члена Реввоенсовета Республики товарища Кирова.
Вижу, у него и борода затряслась. Побледнел даже. Потом говорит:
– Есть доставить Кирова.
Через полчаса товарищ Киров прибыл на пароход. Меня он узнал, поздоровался.
– Здорово, – говорит, – сухопутный моряк.
Я говорю:
– Действительно, угадали, товарищ Киров. Воистину – сухопутный.
Но хоть я и сухопутный, а все-таки слыхал, как у них на кораблях команду подают. Кричу:
– Отчаливай!
Минута целая прошла, а пароход – ни с места.
Я бегу к капитану.
– Вы что ж, – говорю, – команды не слыхали? Кому было сказано отчаливать?
– Не знаю, – говорит, – кому. Здесь командир – я. Когда придет время – отчалим.
Повернулся и на капитанский мостик пошел. И немного погодя оттуда кричит:
– Отдать концы!
Пароход загудел, запыхтел и отвалил от пристани.
Не прошло и десяти минут – вдруг: стоп!
Что такое? На самой середине реки остановка.
Бегу на капитанский мостик.
– Что еще такое? – говорю. – В чем дело?
– Не знаю, – говорит капитан. – По-видимому, что-то с машиной.
Я говорю:
– Как с машиной? Вы же мне говорили, что у вас корабль в полном порядке.
– Да. Говорил. В чем дело – не понимаю.
– Ах, не понимаешь?
Рассердился я. Задрожал весь.
– Если, – говорю, – через две минуты машина не будет исправлена – на месте застрелю…
Он даже не посмотрел на меня.
– Ваше дело – стрелять, мое – командовать пароходом.
Хотел я ему тут еще чего-нибудь покрепче сказать, – вдруг слышу:
– Правильно, капитан!
Вижу – выходит из каюты на палубу товарищ Киров.
– Тихо, – говорит, – братцы, тихо. Не надо шуметь. В чем дело? Почему остановка?
– А потому, – я говорю, – товарищ Киров, остановка, что пароходом командует изменник и предатель. Он что-то нарочно сделал с машиной. Посмотрите, довез нас до середины реки и застрял. Застрелить его, – говорю, – как собаку, и все тут.
Киров говорит:
– Погоди, дорогой. Не будем шуметь. Надо сначала посмотреть машину.
Подумал, скинул свое пальтишко, засучил рукава – и вижу, сам лезет в машинное отделение. Слышу, там возится, кряхтит, ощупывает чего-то, осматривает. Потом вылезает и говорит:
– Нет, машина в полном порядке.
– Вот видите, – я говорю. – Значит, он нарочно не хочет везти нас в Астрахань. Чего, – говорю, – с ним тут разговоры разговаривать. По глазам же видно – предатель.
И я выхватил наган и хотел уж и в самом деле убить этого человека.
Но Киров опять мне говорит:
– Не спеши, товарищ!
Подумал немножко, бровь почесал, подышал зачем-то – будто температуру воздуха смерил, – потом, вижу, идет к водяному ящику, где у них на пароходе запасы воды хранятся, и поднимает крышку.
– Ага, – говорит. – Так и есть. А ну-ка, дайте мне какой-нибудь ломик или топор.
Я подошел, заглянул в ящик. А ящик этот – весь, до самых краев, льдом забит.
– Вот видишь, какое дело, – говорит Киров. – Виноват мороз, а не капитан. Вода застыла, и машинам дышать нечем.
Он взял ломик и стал этим ломиком ковырять лед.
Через минуту пошла вода. Застучали машины. Пароход тронулся.
Мне, конечно, было неудобно и перед Кировым и перед капитаном. Я ушел на корму и долго там стоял и смотрел, как маленький наш пароходик ломает молодой волжский лед.
Вдруг слышу – подходит сзади Киров. Постоял, помолчал, руку мне на плечо положил. И говорит:
– Нельзя, дружок, быть таким горячим. Особенно на морозе.
Потом нагнулся и – в самое ухо мне.
– Ты знаешь, – говорит, – что такое человеческая-то жизнь?
Я вспомнил, как он давеча на батарее у нас сказал, и говорю:
– Жизнь, если не ошибаюсь, товарищ Киров, – копейка?..
Он засмеялся, головой тряхнул и говорит:
– Э, брат, нет! Это еще поторговаться надо. Задешево-то ее никогда отдавать не стоит, а особенно если эта жизнь – чужая!..
2. Рассказ путиловца
Тогда мы как раз налаживали производство первых советских тракторов. И почти ежедневно к нам на завод приезжал товарищ Киров. Иногда даже ночью приедет. Никому не скажет, не предупредит и – здравствуйте, как поживаете?
Вот один раз так же, в ночную смену, он приехал, собрал мастеров, инженеров, начальников цехов – пошли в тракторную мастерскую.
Остановились, помню, у фрезерного станка. Разговариваем. А разговаривать трудно. В мастерской шум, грохот, машины стучат, рабочие своего Мироныча приветствуют…
Вдруг, я вижу, Киров замолчал, нахмурился, ухо у него как-то насторожилось.
Думаю – что такое? К чему это он там может прислушиваться?
Народ вокруг шумит, ему говорят что-то, а он стоит, брови сдвинул и все время куда-то в сторону, под машину поглядывает.
Я ему кричу:
– Что с вами, Сергей Миронович?! В чем дело?
Он головой помотал, поморщился и говорит:
– Пищит.
– Кто пищит?
– Машина пищит.
Тут, конечно, все замолчали. Стали слушать. И никто, вы представьте, ничего не слышит. Никакого писка. Только один старый рабочий, тот, который на фрезерном станке работал, послушал и говорит:
– Да, действительно… Пожалуй, шарошка маленечко поскрипывает.
Киров говорит:
– Зуб сработался.
– Да нет, – говорит рабочий, – не может быть, чтоб сработался.
– А я тебе говорю – сработался. Миллиметров на пять, на шесть. А ну, посмотри!
Посмотрели и – что ж вы думаете: действительно, зуб у этой шарошки сточился. Кронциркуль принесли, смерили – пять миллиметров точно.
Этот старик фрезеровщик до того удивился, что даже на табуретку сел. Потом говорит:
– Как же это вы, простите, Сергей Миронович, догадались?
– Как догадался? – говорит Киров. – А я, между прочим, не в институте для благородных девиц воспитывался. Я, дорогой папаша, еще в ремесленном училище с фрезером дело имел. У меня до сих пор на руках смазка не отмывается.
