Давеча иду ночью по улице. Возвращаюсь от знакомых.
Улица пустынная. Душно. Где-то гремит гром.
Иду по улице. Кепочку снял. Ночные зефиры обвевают мою голову.
Не знаю, как вы, уважаемые граждане, а я люблю ничью пошляться по
улицам. Очень как-то свободно чувствуешь себя. Можно размахивать руками.
Никто тебя не толкнет. Как-то можно беззаботно идти.
В общем, иду по улице и вдруг слышу какой-то стон, Стон — не стон, а
какой-то приглушенный крик.
Смотрю по сторонам — нет никого.
Прислушиваюсь — снова какой-то стон раздается.
И вдруг, все равно как из-под земли, слышу слова: «Родимый, родимый!..»
Что за чепуха в решете.
Смотрю на окна. «Может, — думаю, — разыгралась какая-нибудь домашняя
сценка? Мало ли! Может, выпивший муж напал на жену, или, наоборот, та его
допиливает?..»
Смотрю все этажи — нет, ничего не видно.
Вдруг слышу: кто-то по стеклу пальцами тренькает.
Гляжу: магазин. И между двух дверей этого магазина сидит на венском
стуле престарелый мужчина» Он, видать, сторож. Караулит магазин.
Подхожу ближе. Спрашиваю!
— Что тебе, батя?
Сторож глухим голосом говорит!
— Родимый, сколько часов?
— Четыре, — говорю.
— Ох, — говорит, — еще два часа сидеть… Не нацедишь ли, говорит, мне
водички? Отверни крантик у подвала и нацеди в кружечку. А то испить охота.
Душно!
Тут он через разбитое верхнее стекло подает мне кружку. И я исполняю
его просьбу. Потом спрашиваю:
— А ты что, больной, что не можешь сам нацедить?
Сторож говорит:
— Да я бы и рад нацедить. Немножко бы прошел, промялся. Да выйти отсель
не могу: я же закрыт со стороны улицы.
— Кто же тебя закрыл? — спрашиваю. — Ты же сторож. Зачем же тебя
закрывать?
Сторож говорит:
— Не знаю. Меня всегда закрывают. Пугаются, что отойду от магазина и
где-нибудь прикорну, а вор тем временем магазин обчистит. А если я сижу
между дверей, то хоть я и засну, вор меня не минует. Он наткнется на меня, а
я крик подыму. У нас такое правило: всю ночь сидеть между дверей.
Я говорю:
— Дурацкое правило. Обидно же сидеть за закрытой дверью.
Сторож говорит:
— Я обиды не стою. И мне самому вполне удобно, что меня от воров
закрывают. Я их как огня боюсь. А когда я от них закрыт, у меня и боязни
нету. Тогда я спокоен.
— В таком случае, — говорю, — ты, папаша, походил бы по магазину,
размял бы свои ноги. А то, как чучело, сидишь на стуле всю ночь. Противно
глядеть.
Он говорит:
— Что ты, родимый! Разве я могу в магазин войти? Я бы и рад туда войти,
да та дверь в магазин на два замка закрыта, чтоб я туда не вошел.
— Значит, — говорю, — ты, папаша, сидишь и караулишь между двух
закрытых дверей?
Сторож говорит:
— Именно так и есть… А что ты ко мне пристаешь, я не понимаю. Налил
мне водички и иди себе с богом. Только мне спать мешаешь. Трещишь как
сорока.
Тут сторож допил свою воду, вытер рот рукавом и закрыл глаза, желая
этим показать, что аудиенция закопчена.
Я побрел дальше. И не без любопытства поглядывал теперь на двери других
магазинов. Однако ночных сторожей, подобных этому, я не увидал.
Домой я пришел поздно. Долго ворочался в постели, не мог заснуть. Все
время думал: нельзя ли изобрести какой-нибудь электрический прибор, чтоб он
затрещал, если кто-нибудь сунется в магазин? А то пихать между двух закрытых
дверей живого человека как-то досадно и огорчительно. Все-таки человек —
это, так сказать, венец создания. И совать его в щель на роль капкана как-то
странно.
Потом я подумал, что, вероятно, такие электрические приборы уже
изобретены. Скажем, наступишь ногой на порог — и вдруг гром и треск
раздастся. По, вероятно, это еще не освоено, а может, и дорого стоит, или
еще что-нибудь — какие-нибудь технические сложности, раз нанимают для этого
живую силу.
Потом мои мысли спутались, и я заснул. И увидел сон, будто ко мне
приходит этот ночной сторож и ударяет меня кружкой по плочу. При этом
говорит: «Ну, что ты к сторожам пристаешь! Живем тихо, мирно. Караулим. А ты
лезешь со своей амбицией. Портишь нашу тихую стариковскую карьеру». Утром,
проснувшись, я всетаки решил написать этот фельетон — без желания комулибо
испортить карьеру.
