Глупое сердце, не бейся! Все мы обмануты счастьем.
Человек! Подумай, что твоя жизнь, когда на пути зловещие раны. Богач, погляди вокруг тебя. Стоны и плач заглушают твою радость. Радость там, где у порога не слышны стоны.
Чем сгнивать на ветках — Уж лучше сгореть на ветру.
Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть.
Жизнь — обман с чарующей тоскою.
Времени нет. Серьезно? Это желания нет, а время есть всегда.
Любовь — это купание, нужно либо нырять с головой, либо вообще не лезть в воду. Если будешь слоняться вдоль берега по колено в воде, то тебя только обрызгает брызгами и ты будешь мёрзнуть и злиться.
Лицом к лицу-лица не увидать: большое видится на расстоянии
Жить нужно легче, жить нужно проще, все принимая, что есть на свете.
Жить с раскрытой нараспашку душой — все равно, что ходить с раскрытой ширинкой.
Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа.
Христос для меня совершенство. Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему.
О любви в словах не говорят,
О любви мечтают лишь украдкой,
да глаза как яхонты горят…
Если тронуть страсти в человеке, то, конечно, правды не найдешь.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»,
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей.
Он целовал её так , словно её губы были кислородом
Ты — мое васильковое слово,
Я навеки люблю тебя.
Улеглась моя былая рана —
Пьяный бред не гложет сердце мне.
И ничто души не потревожит,
И ничто её не бросит в дрожь…
Эту жизнь прожил я словно кстати,
Заодно с другими на земле…
Мне хотелось в мерцании пенистых струй
С алых губ твоих с болью сорвать поцелуй…
Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мне не жаль вас, прошедшие годы, —
Ничего не хочу вернуть.
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.
Если душу вылюбить до дна,
Сердце станет глыбой золотою.
Где ты, где, моя тихая радость –
Все любя, ничего не желать?
От любви не требуют поруки.
Нужно обязательно проветрить воздух. До того накурено у нас сейчас в литературе, что просто дышать нечем.
Жизнь — обман, но и она порою
украшает радостями ложь.
Невесёлого счастья залог —
Сумасшедшее сердце поэта.
Я не заласкан — буря мне скрипка.
Сердце метелит твоя улыбка.
Снова грусть и тоска
Мою грудь облегли,
И печалью слегка
Веет вновь издали.
И похабничал я, и скандалил
для того, чтобы ярче гореть…
Наука нашего времени — ложь и преступление. А читать, — я и так свой кругозор знаний расширяю анализом под собственным наблюдением. Мне нужно себя, а не другого, напичканного чужими суждениями.
Для нас условен стал герой,
Мы любим тех, что в черных масках…
Не напрасно дули ветры,
Не напрасно шла гроза.
Кто-то тайный тихим светом
Напоил мои глаза.
Не молиться тебе, а лаяться
Научил ты меня, господь.
Все мы порою, как дети.
Часто смеемся и плачем:
Выпали нам на свете
Радости и неудачи.
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе.
На земле милее. Полно плавать в небо.
Как ты любишь долы, так бы труд любил.
Как в смирительную рубашку,
Мы природу берем в бетон.
Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
Синь очей утративший во мгле.
Если б не было ада и рая,
Их бы выдумал сам человек.
Жизнь – это глупая штука. Всё в ней пошло и ничтожно. Ничего в ней нет святого, один сплошной сгущенный хаос разврата. Все люди живут ради чувственных наслаждений. Но есть среди них в светлом облике непорочные, чистые, как бледные огни догорающего заката…
Я – один, и никого на свете, который бы пошёл мне на встречу такой же тоскующей душой; будь это мужчина или женщина, я всё равно бы заключил его в свои братские объятия и осыпал бы чистыми жемчужными поцелуями, пошёл бы с ним от этого чуждого мне мира, предоставляя свои цветы рвать дерзким рукам того, кто хочет наслаждения.
Тех, которым ничего не надо,
Только можно в мире пожалеть.
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела…
Если черти в душе гнездятся, значит ангелы жили в ней…
Умей смеяться, когда грустно,
Умей грустить, когда смешно,
Умей казаться равнодушной,
Когда в душе совсем не то.
Поэт должен думать о смерти, чтобы острее чувствовать жизнь.
Никому не отдавайте того — с кем счастливы.
Я полон дум о юности весёлой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.
Я нашептал моим левкоям об угасющей любви…
Мы не живём, а мы тоскуем.
Ничто не обошел я мимо.
Но мне милее на пути,
Что для меня неповторимо.
Вы помните,
Вы всё, конечно, помните…
И пусть живут рабы страстей —
Противна страсть душе моей.
Живи так, как будто сейчас должен умереть, ибо это есть лучшее стремление к Истине. Счастье — удел несчастных, несчастье — удел счастливых. Ничья душа не может не чувствовать своих страданий, а мои муки — твоя печаль, твоя печаль — мои терзанья…
Чужда и смешна мне сия мистика дешевого православия, и всегда-то она требует каких-то обязательно неумных и жестоких подвигов.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком…
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник —
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
Другую явил я отвагу —
Был первый в стране дезертир.
Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха —
Все равно любимая отцветет черемухой.
Америка — это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества.
Блок по недоразумению русский.
Каждый из нас закладывал
За рюмку свои штаны…
Грубым дается радость. Нежным дается печаль.
Сила железобетона, громада зданий стеснили мозг американца и сузили его зрение. Нравы американцев напоминают незабвенной гоголевской памяти нравы Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Как у последних не было города лучше Полтавы, так и у первых нет лучше и культурней страны, чем Америка.
Восхищаться уж я не умею и пропасть не хотел бы в глуши, но, наверно, навеки имею нежность грустную русской души.
У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласованно все. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния.
Не каждый умеет петь, не каждому дано яблоком падать к чужим ногам.
Да и ты пойдешь своей дорогой распылять безрадостные дни, только не целованных не трогай, только не горевших не мани.
Пусть твои полузакрыты очи и ты думаешь о ком-нибудь другом, я ведь сам люблю тебя не очень, утопая в дальнем дорогом.
Снова грусть и тоска мою грудь облегли, и печалью слегка веет вновь издали.
Я с любовью иду на указанный путь, и от мук и тревог не волнуется грудь.
Но и тогда, когда во всей планете пройдет вражда племен, исчезнет ложь и грусть, — я буду воспевать всем существом в поэте шестую часть земли с названьем кратким «Русь».
Тут о «нравится» говорить не приходится, а приходится натягивать свои подлинней голенища да забродить в их пруд поглубже и мутить, мутить, до тех пор, пока они, как рыбы, не высунут свои носы и не разглядят тебя, что это — ты.
Гой ты, Русь моя родная, Хаты в ризах образа… Не видать конца и края — Только синь сосет глаза.
Если крикнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю!» Я скажу: «Не надо рая, Дайте родину мою».
Но люблю тебя, родина кроткая!
А за что — разгадать не могу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
Да, мне нравилась девушка в белом,
Но теперь я люблю в голубом.
Я уж готов. Я робкий.
Глянь на бутылок рать!
Я собираю пробки —
Душу мою затыкать.
Я сердцем никогда не лгу.
В грозы, в бури, в житейскую стынь,
При тяжелых утратах и когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство.
Что не могли в словах сказать уста,
Пусть пулями расскажут пистолеты.
По-смешному я сердцем влип,
Я по-глупому мысли занял…
Коль гореть, так уж гореть сгорая.
Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Вот так же отцветем и мы
И отшумим, как гости сада…
Время даже камень крошит.
Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока ещё не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде Господин доллар, а на искусство начихать — самое высшее мюзик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно… Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод… зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину.
О! Эти американцы. Они — неуничтожимая моль. Сегодня он в оборванцах, а завтра золотой король.
Я б навеки забыл кабаки, и стихи бы писать забросил, только б тонко касаться руки, и волос твоих цветом в осень…
«Россия. Какое красивое слово! И роса, и сила, и синее что-то…»
Я хочу быть тихим и строгим. Я молчанью у звезд учусь.
Есть что-то прекрасное в лете,
А с летом прекрасное в нас.
Кто любил, уж тот любить не может, кто сгорел, того не подожжешь.
Ведь и себя я не сберег
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.
Как нелепа вся наша жизнь. Она коверкает нас с колыбели, и вместо действительно истинных людей выходят какие-то уроды.
Ах! Какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Странный и смешной вы народ! Жили весь век свой нищими и строили храмы божие.
Чтобы быть счастливым – не нужны наркотики или случайные связи. Человеку нужен другой человек, который будет любить его без остатка.
Владычество доллара съело в них все стремления к каким-либо сложным вопросам. Американец всецело погружается в «Business» и остального знать не желает.
Нельзя… Нельзя, мой друг родной.
Любить одну, гулять с другой.
Совершенно лишняя штука эта душа. С грустью, с испугом, но я уже начинаю учиться говорить себе: застегни, Есенин, свою душу, это так же неприятно, как расстегнутые брюки.
Чем больнее, тем звонче
То здесь, то там.
Я с собой не покончу,
Иди к чертям…
Грубым дается радость, нежным дается печаль.
